ОСНОВНЫЕ ПРИЧИНЫ ВНЕШНЕЙ НЕУДАЧИ ВООРУЖЕННОЙ БОРЬБЫ БЕЛЫХ. 2.

"Доброволец" » №54 » ОСНОВНЫЕ ПРИЧИНЫ ВНЕШНЕЙ НЕУДАЧИ ВООРУЖЕННОЙ БОРЬБЫ БЕЛЫХ. 2. — Н. ЦУРИКОВ

ОСНОВНЫЕ ПРИЧИНЫ ВНЕШНЕЙ НЕУДАЧИ ВООРУЖЕННОЙ БОРЬБЫ БЕЛЫХ. 2. — Н. ЦУРИКОВ

После тех необходимых предварительных замечаний и пояснений, которые были нами сделаны в первом очерке/см.»Доброволец» № 53/, мы можем обратиться непосредственно к нашей теме, то есть приступить к перечислению как решающих, так и второстепенных причин нашей неудачи. Начнем с первых.

I. В многочисленных специальных изданиях, посвященных описанию чисто военных операций на всех четырех фронтах гражданской войны, обычно даются и цифры числа бойцов: белых и красных. Эти цифры весьма показательны. Они говорят о том, что за исключением отдельных сражений, а чаще даже отдельных эпизодов сражений, красные неизменно имели численное превосходство. В начале и середине 1918 г., во время Первого и Второго Кубанских походов, это численное преобладание красных было огромно. В 1919 году, когда борьба развернулась на всех четырех фронтах, это превосходство повсеместно также было значительным. В 1920 г. /в Крыму/оно опять было подавляющим. Конкретно эти цифры таковы. К началу 1919 года против всех белых фронтов, насчитывавших 225 тысяч, красные имели 380 тысяч. В 1919 г., в решающий момент на решающем Южном фронте соотношение сил было таково: 160 тысяч у красных и около 100 тысяч у белых. И, наконец, в 1920 г. соотношение это не только не изменилось, как мы уже говорили, в пользу белых, но было еще значительнее. После подписания Рижского мира Иоффе сказал представителю Польши: «Сегодня мы подписали смертный приговор Врангелю». Мир с Польшей для большевиков был не столько самоцелью, сколько средством победы над главным врагом. По советским источникам, характеризующим нашу армию в Крыму, как самую боеспособную из всех белых армий и значительно превосходящую качественно армию красную, после переброски частей с освободившегося польского фронта, в решающий момент красные были вчетверо сильнее нас. Против 137 тысяч красных мы имели лишь около 30 тысяч.

Столь же значительным было у красных преобладание техническими и вообще необходимых для ведения войны материальных ресурсов. Например, к началу 1919 г. у белых / на всех фронтах / было 300 орудий, а у красных… 1700! Все главные военные заводы находились, как известно, на территории красных. Огромные военные запасы, оставшиеся неиспользованными после великой войны, также находились в руках красных.

Чрезвычайно важное значение имело то обстоятельство, что красные обладали центром страны и действовали из центра. Это имело значение не только психологическое, разнообразное и весьма существенное, но, конечно, и чисто военное. Красные имели возможность действовать по внутренним операционным линиям и каждый раз, и без того имея общее численное превосходство, сосредоточивать на особо угрожаемом фронте подавляющие силы. При этом, что очень важно, их центр был отделен и удален от исходных белых центров огромными пространствами. /По прямой воздушной линии: Екатеринодар-Москва 1100 километров, Омск-Москва 2000 клм., Архангельск — Москва 1000 клм./ Единственное исключение представляла в этом смысле армия ген.Юденича, двигавшаяся на относительно близкий Петроград. Но она, к сожалению, была самой численно слабой. Не только территориальная разъединенность, но и разновременность действий отдельных белых армий отнюдь не была результатом несговоренности возглавления этих армий. Постоянное сообщение между отдельными белыми армиями, а потому и сговор между ними был, как известно, чрезвычайно технически затруднен. Но, повторяем, не в несговоренности было дело. Начало выступления и момент начала активных операций каждой белой армии диктовался всегда всей местной обстановкой /всей совокупностью ее условий/. Конечно, если бы волею судеб, все отдельные белые армии могли быть сосредоточены в одном месте, то эффект борьбы был бы другой.

К трем этим важнейшим причинам, почти уже полностью дающим ответ на наш вопрос, причинам внешним, т.е. независящим от нас и, в широком смысле слова, порядка материального, надо присоединить и еще одну, не менее для нас внешнюю, очень важную, но уже иного характера, не материального. По значении и сущности этой причины, а также всей обстановки ее действия нам прийдется остановиться длительнее.

Внешне белым приходилось двигаться от периферии к центру, преодолевая очень значительные пространства. Внутренно же, белые, борясь с красными, шли в продолжении довольно долгого времени, как естественные контр-революционеры, против течения, совершенно неизбежно преодолевая сопротивление не только непосредственных врагов, но, в начале борьбы, даже в большей мере, огромную и страшную инерцию стихийного периода революции, на гребне которой шли большевики. Эту стихию революции, выросшей из случайного, или во всяком случае очень легко предотвратимого «голодного» бунта, большевики, начиная с апреля 1917 года, сперва разгоняли, затем разогнав догнали, а догнав оседлали и взнуздали, можно сказать выехав на ней, по терминологии Маркса, из «царства необходимости» в «царство свободы» /свободы для себя и тягчайшего рабства для русского народа./ Часто замыслы революционеров резко расходились с последующим поведением их выученников. Но в 1917 году в России в сущности резкого принципиального расхождения не было, было лишь так называемое «углубление революции». В самом деле. Революционеры долго распевали пошлые и гнусные «куплеты», распевали, вдалбливали их в головы и поучали:

На воров, на собак — на богатых,
Да на злого вампира — царя!
Бей, губи их злодеев проклятых!
Засветись лучшей жизни заря!»

«Засветилась»! Ничего не скажешь! Но надо все-таки признать, что положение даже самых добросовестных «учеников», если бы они даже были вообще способны к каким-либо мыслительным процессам и имели охоту рассуждать, перед тем как грабить, насиловать и убивать — было очень трудно. Кого считать следует «богатым»? Кто этот «проклятый злодей», которого надо прикончить, для того, чтобы «засветилась заря лучшей жизни»? Так как ответа на этот вопрос никто, конечно, дать не мог, ибо его в природе не существует, то «ученики» поступили просто, да оно было и легче и выгоднее: «богатый» это каждый, кто носит воротничек и сморкается в носовой платок. И русская революция 1917 г., происшедшая в условиях тяжелейшей войны, явилась грандиозным, противогосударственным и антипатриотическим погромом, отбросившим Россию на десятки, если не на сотню лет назад. Этим бесспорным объективным естеством русской революции, все острие которой направилось и теоретически и практически против Родины, естественно определились и позиции и естество всех русских патриотов. Но об этом мы будем говорить ниже. А сейчас обратимся к вопросу о возможной тактике борьбы с этой погромной революцией. Теоретически говоря преодолеть этот «универсальный» погром можно было двумя способами. Или все силы направить прямо против революции, что, конечно, и не означало/и сейчас не означает!/ механической реставрации, или попытаться пойти не прямым путем контр-революции, а компромиссным путем приятия, можно сказать, полуреволюции, то есть той и только той, которая произошла в феврале, для чего попытаться вырвать революцию из рук ее наиболее успешных и, пожалуй, единственно искренних и последовательных/в чем и была их главная сила!/ настоящих хозяев революции — большевиков. Попытаться вырвать, чтобы направить революцию по другому, уже не погромному руслу. До так называемого Корниловского восстания, в силу ряда весьма сложных причин, останавливаться на выяснении которых мы здесь не имеем возможности, лишь очень немногие пошли первым путем. Генерал Кутепов в первые дни революции, прибыв, к сожалению, слишком поздно в Петербург, пытался потушить пожар, когда «голодный» бунт был еще только местным явлением и именно бунтом и не разросся во всероссийский пожар. Генерал Алексеев и генерал Врангель, каждый порознь, пытались параллельно с генералом Корниловым создать тайные офицерские общества. Но подавляющее большинство боровшихся с погромным характером революции пошло по другому, — второму пути. Его неуспех особенно ярко обнаружился в тактике и судьбе Временного Правительства, пытавшегося остановить «углубление революции» заклинаниями и конкурировать с большевиками в правах на революцию, уверяя массы, что оно то как раз и состоит из истинных и подлинных революционеров, верных ее слуг. Мы знаем теперь, что русская революция, по замыслу некоторых лиц ее готовивших, была революцией для войны/для более успешной войны/. Само собою разумеется, что на самом деле она была революцией из-за воины и немедленно же, как революция начатая во время войны, обратилась в революцию против войны, т.е., как мы уже неоднократно говорили, в страшный и небывалый антигосударственный, всероссийский погром. Поскольку основная тенденция самый стержень революции объективным ходом вещей оказался именно таким, путь Временного Правительства неизбежно оказался путем внутренне несостоятельным, объективно порочным путем противопоставления, так сказать, умеренного погрома — погрому универсальному. /Вообще деление революции 1917 года на «февральскую» и «октябрьскую» является весьма условным; для очень многих вдумчивых людей истинный характер революции стал ясен с первых же ее дней/. В погоне за массами Временное Правительство, конечно, не могло обогнать большевиков. Ибо те бежали, будучи в отношении и патриотизма, и совести, и чести «налегке», с единственным лозунгом – Революция /предательство во вне и грабеж внутри/. А Временное Правительство затрудняло, осложняло и тормозило свой бег за массами двойственностью своего лозунга — Революция и Родина, интересы которой не были ему безразличны, как большевикам. Стать на точку зрения: или Революция, или Родина, на единственно возможную и последовательную точку зрения оно психологически не могло. Мы вообще не считаем, чтобы путь открытой и прямой контр-революции летом 1917 г. был практически безнадежен и исключен, особенно после июльского восстания большевиков, когда произошел довольно резкий перелом в настроениях масс, которые тогда еще не освоились с мыслью, что измена вещь обыкновенная и может быть даже «почтенная»…/Люди ведь ко всему привыкают и только в на- чале болезненно реагируют на что-либо отвратительное-новое/. Мы не считаем, что после того как большевики были допущены в Россию и с одной стороны дали формулу /»идейно-политическую!»/ для измены, а с другой начали вести организационную работу, Временное Правительство уже не могло сохранить власти, продолжая войну и охраняя порядок в тылу. Но признаем, однако, условно, что мы ошибаемся, что такая максимальная программа для него была непосильна и объективно неосуществима, что вообще никто уже этой программы осуществить не мог. Что же в таком случае ему оставалось делать? Пожалуй только одно: частично, программно и тактически «обокрасть» своих «товарищей слева» /большевиков/, то есть сохранить порядок и, власть в стране, что было, конечно, самым важным, ценой заключения сепаратного мира. Но для успеха такого радикального решения, если бы оно было принято Временным Правительством, нужен был целый ряд необходимых и предварительных актов. Во-первых необходимо было хотя бы внутренне отказаться от февральской революции. Это было необходимо потому, что февральская революция «взошла на дрожжах» гнусной клеветы на Государя, будто бы хотевшего заключить сепаратный мир и на монархию, будто бы не способную выиграть войну, что, конечно, неверно, поскольку бы отсутствовал фактор этого и злостного и трагического заблуждения, увы, разделяемого очень многими и честными людьми. И, если бы Временное Правительство само решилось на то, в чем несправедливо обвиняло монархию, то есть на признание своего поражения во вне и на логический вывод из этого, т.е. на сепаратный мир, то очевидно оно тем самым начисто сняло бы свое обвинение против монархии, а следовательно идейно уничтожило бы февральскую революцию. Ибо после этого осталось бы только одно обвинение, что монархия по внутреннему благородству и жизненному бессилию и слабости не сумела и не смогла рассеять злостные обвинения и какими то разумными и решительными мерами разогнать трагический туман, опустившийся на Россию в зиму 1916-1917 года. Но оставление только одного этого последнего обвинения — беспомощность — означавшего, что монархия виновата лишь в непредотвращении февральской революции, конечно, «устроить» Временное Правительство, — детище этой самой революции, не могло. Во-вторых необходимо было вступить в самый тесный союз, хотя бы даже и тайный, со всеми разумными, но определенно контр-революционными элементами, заручившись их полным доверием и поддержкой, дав им возможность под прикрытием власти организационно объединиться и соединиться в то время, когда спаенное меньшинство могло еще сделать все что угодно. Без такой поддержки Временное Правительство не имело бы никакой фактической опоры и силы. В- третьих, и это может быть самое главное, необходимо было беспощадно и поголовно физически уничтожить своих политических»друзей слева», то есть весь Центральный Комитет большевиков и, может быть, если и не физически, то юридически уничтожить и изолировать Совет Рабочих Депутатов в Петрограде и его агентов в армии и в стране./ Очень часто высказывается мысль, что с заразными поветриями хирургически бороться невозможно. Это вообще верно, но все-таки не всегда. Все зависит от широты распространения заразы и возможности -ее изолирования. Немцы и даже некоторые деятели германской революции 1918 года с этим, например, не согласились и обезглавили опасное движение, расстрелом Карла Либкнехта и Розы Люксембург/.

Почему этот акт был для Временного Правительства объективно необходим? Потому, что иначе маневр присвоения себе половины большевистской программы не мог бы удасться, при наличии ряда живых конкурентов. Положение оставалось бы прежним: Временное Правительство за мир /чтобы сохранить порядок в тылу/, а большевики и за т.н.»мир» и за грабеж в тылу.

Ясно, что большевистская программа была бы привлекательнее отравленным и обезумевшим массам и на гребне революции опять остались бы большевики, а не Временное Правительство. Итак, коротко резюмируем: радикальный отказ от февральской революции, заключение искренного и тесного союза с генералом Корниловым и беспощадное истребление всех политических бацилл, как вернувшихся с каторги, так и прибывших из заграницы. Достаточно, однако, назвать одно трагическое и «символическое» имя, чтобы понять всю неосуществимость и этого последнего, теоретически мыслимого тогда варианта спасения России. Не трудно догадаться, что это имя — Керенский. «Трагическое имя» — отнюдь не простая насмешка. Керенский 1917 года и Керенский эмигрант — совсем не одно и то же лицо. Но… например уже в 1932 году на одном из трех своих докладов, посвященных февральской революции, в которых трезвые мысли перемешивались со старорежимными нелепостями, — /инициалы «С.Р.» П.Б. Струве расшифровал, как «старый режим»/ — Керенский между прочим сказал:

«26-го июля 1914 года в торжественном заседании Государственной Думы я сказал также, что существующая система управления не выдержит военных испытаний и что на полях сражений родится русская свобода». /»Канун февраля». «Дни» № 154 от 8 мая 1932 года/.

Действительно, -»родилась». /»Родила царица в ночь, не то сына, не то дочь, не мышенка, не лягушку, а неведому зверушку»/. Но не в этом дело. В каком качестве произносил Керенский тогда эти слова: в качестве прорицателя или революционера? Говорил ли он о неизбежном или о желательном? И главное: для чего он повторил эти слова в 1932 году? Чтобы попрежнему нельзя было понять: сделали они революцию или она сама сделалась? Ведь Керенский не был марксистом, то есть не был сторонником того учения, по которому социализм должен прийти сам. /Кто-то поэтому назвал партию социал-демократов /марксистов/ «партией содействия солнечному затмению»/. Вот эта-то основная двойственность, от которой ему не удалось избавиться и в 1932 году и сделала его фигуру для России прежде всего, кроме многого другого — трагической.

/Продолжение в следующем номере/

Н. ЦУРИКОВ

Оцените статью! Нам важно ваше мнение