ДОБРОВОЛЕЦ

14 ноября исполняется 10 лет со дня провозглашения генералом Вла­совым манифеста Освободительного Движения, так называемого Пражского ма­нифеста Власова. Именно эта дата и этот манифест представляют собой важ­ный этап в развитии Освободительного Движения. Значение этого манифеста с политической стороны заключалось в официальном выражении эмансипации Освободительного Движения, как независимого Российского Национального Движения. Возглавитель его — Генерал Власов — выступил тогда как офици­ально признанный немецкими государственными властями Главнокомандующий союзной с Германией Русской Освободительной Армии и избранный Председа­тель Комитета Освобождения Народов России, т.е. органа временной общерос­сийской государственной власти.

Трагически поздно, осенью 1944 года, произошло это событие, когда уже ни одной пяди России не оставалось свободной от советской власти. Три года сложной политической борьбы были потрачены на эту эмансипацию Осво­бодительного Движения. О трудностях этой борьбы дает представление то обстоятельство, что признание должно было последовать от тех политических догматиков и идеологических доктринеров, державших в руках власть в Гер­мании, которые не только провозглашали «избранность» немецкой расы и «прирожденность» прав немецкого народа на господство над другими, но и построили псевдонаучную концепцию о «низшей славянской расе» и «неполно­ценном русском народе».

Обычно принято считать, что безнадежность военного положения за­ставила национал-социалистических руководителей Германии пойти на этот шаг тактически, не отказываясь от своих идеологических установок. Это верно, как для самого Гитлера, так и для большинства его политических сотрудников. Однако, до сего времени остался неизвестным факт, что одновремен­но с этим произошло, если можно так выразиться, «обращение» из национал- социалистических «Савлов» во власовских «Павлов» ряда влиятельных немец­ких кругов, и в том числе никого иного, как самого всесильного в то вре­мя Райсхфюрера «СС» Гиммлера.

О том, что это «обращение» вождя «СС» было не только тактическим шагом, но и определенным отходом его с прежних идеологических позиций по­вествует в своей интереснейшей книге: «Кого они хотят погубить»… Юрген Торвальд. Эта идеологическая эволюция в главной опоре национал-социалистического режима — в его «СС»-овском ведомстве — началась в 1942 году в бо­евых частях войск «СС» на фронте, как следствие уважения к доблестному противнику — советской армии, сознания невозможности разрешения русской проблемы только военными средствами, и примеров боевой работы русских ан­тисоветских формирований в рядах немецкой армии на Восточном фронте. Она сопровождалась постепенно все усиливавшимся давлением ряда сил и лиц на высшее национал-социалистическое руководство. Это давление и привело, на­конец, к той встрече Гиммлер-Власов, которую можно считать решающей в по­литической эмансипации Освободительного Движения. Именно данная встреча и предопределила возможность Пражского манифеста, образования КОНР-а и начала формирований крупных соединений РОА.

Беседа Власова-Гиммлер представляет такой актуальный интерес и для сегодняшнего дня, несмотря на совершенно иную обстановку, по затронутым в ней проблемам, что ее можно рекомендовать внимательно изучить всем и ныне занимающимся русскими проблемами. Описание встречи и беседы Власов-Гиммлер сделано Торвальдом по находившейся в его распоряжении записи Альквена, бывшего командиром специального пропагандного полка войск «СС», тогда непосредственно подчиненному Гиммлеру. Альквен и является инициато­ром и организатором встречи. Он также прошел всю эволюцию от мечтаний о германском Рейхе до Урала, с подчиненными сателлитами, до сознания исторической неизбежности наличия Российского государства. Из опыта пропаганд­ной работы по разложению красной армии, Альквен вынужден был сделать вы­вод, что единственным действенным средством по подрыву морали Красной ар­мии может быть только создание РОА во главе с Власовым. Описание этой встречи мы помещаем ниже.

«Альквену было предоставлено представить Власова Гиммлеру в став­ке последнего. Гиммлер поздоровался с Власовым с удивленно оценивающим видом. Было заметно, что первое личное впечатление от Власова его порази­ло. С тем же пораженным видом он усадил Власова. Разговор начал Гиммлер.

«Господин генерал, я достаточно искренен, чтобы сказать Вам, что очень сожалею сегодня, что наше совещание так поздно состоялось. Но я уверен, что еще не поздно. Всегда решения в роде тех, ради которых мы встретились, требуют значительного времени для своего созревания. Я не человек поспешных решений, но когда я их принял — они прочны. Я знаю ка­кова моя скверная слава. Меня это не трогает. Говорят много, что не соот­ветствует правде, но это поднимает респект в отношении меня, поэтому я и не опровергаю, хотя бы слухи и были ложны.»

Гиммлер подчеркивал каждое слово, как человек точно знающий, что его слова встретят мало доверия и потому стремящийся особенно подчеркнуть свою искренность. «Многие ошибки были сделаны», продолжал он. «Я знаю все ошибки допущенные в отношении Вас. Я хочу говорить с Вами с полной ис­кренностью».

Альквен испытывал чувство удивления перед той гибкостью, с которой Гиммлер перебрасывал мост через пропасть отделявшую его от Власова. (Примечание: Эта пропасть была создана самим Гиммлером в 1943 году, когда в ответ на попытки ряда «СС»-овских генералов в отношении применения Вла­сова и создания РОА, Гиммлер публично заявил, что ему «только не достава­ло видеть перед советским палачом — Власовым своих восхищенных генералов на коленях».)

Власов неподвижно слушал слова Гиммлера, которые переводил доктор Кречер. Его лицо было застывшим, как будто он хотел подчеркнуть все ошиб­ки и свои обиды.

«Господин министр», сказал Власов, «я благодарю Вас за это пригла­шение. Я счастлив, что имею, наконец, возможность сообщить свои соображе­ния одному из ответственнейших немецких руководителей. Вы, господин ми­нистр, сегодня человек обладающий самыми большими полномочиями в руковод­стве Германией. Я, генерал Власов, первый генерал, который в эту войну под Москвой отбил германскую армию. Не является ли уже самой программой то, что эти два лица сегодня встретились?»

Глаза Власова внимательно следили за впечатлением произведенным на Гиммлера его словами о поражении немецкой армии под Москвой. Гиммлер не шелохнулся… Власов принял позу и продолжал почти торжественно: «госпо­дин министр, перед тем как изложить Вам мою программу, я должен сначала сказать следующее; я ненавижу систему, которая меня вырастила. Но я дол­жен разъяснить, что я русский. Я сын простого крестьянина. Поэтому я люб­лю свою родную землю так, как любит ее и сын немецкого крестьянина. Я убежден, что еще не поздно, если Вы покажете готовность действительно под­держать нас всеми мерами. Система Сталина и теперь осуждена на смерть, ес­ли нанести ей удар по наиболее чувствительному для нее месту. Однако, ус­ловием успеха является, что Вы сделаете для нас совместную работу возмож­ной на основе действительного равноправия. Поэтому я буду говорить также откровенно, как и Вы.»

«Я прошу Вас», кивнул Гиммлер.

«Произошло много вещей», продолжал Власов, «которые Вы, господин ми­нистр, и я должны устранить с пути. Наиболее затронула меня Ваша брошюра «Унтерменш». Я хочу просить Вас сообщить мне Ваше мнение об этой брошюре».

«Вы правы», сказал Гиммлер, «что затронули эту тему. К вещам, потре­бовавшим долгого времени для созревания, принадлежит и то, что мы научи­лись отбрасывать все обобщения и предрассудки. Брошюра, о которой Вы на­поминаете, должна была показать один человеческий тип созданный больше­вистской системой, тип который также угрожает Германии, как и Вашей Роди­не. Унтерменши имеются в каждом народе. Разница между моей и Вашей Роди­ной в том, что там унтерменши у власти, в то время как здесь, в Германии, я их спрятал за решетку. Ваша задача провести соответственные изменения соотношений в России. Я хотел бы иметь от Вас ответ: окажет ли русский народ Вам и сегодня еще поддержку при этой попытке изменения соотношений?»

Власов отвечал: «на этот вопрос я берусь ответить утвердительно,  если определенные предпосылки будут выполнены. Вы напали на мое Отечество с обоснованием, что мы были готовы нанести Вам удар в спину. Это не сов­сем верно. Сталин не имел в 1941 году намерения напасть на Вас непосред­ственно. Для этого он не чувствовал себя достаточно сильным. На февраль 1942 года он планировал продвижение на юго-востоке Европы. Общее направ­ление должно было быть — Болгария, Греция, Дарданеллы. По ленинской тео­рии о капиталистических войнах, Советы должны были в войне капиталисти­ческих держав между собой атаковать ту, которая доминирует: т.е. тогда Германию. Но Сталин боялся военного столкновения. Он надеялся занять без войны важные ключевые позиции на юго-востоке, так как вы были заняты борьбой с Англией, а он непосредственно не наносил бы Вам удара. Этим он рассчитывал получить в руки козыри, которые делали бы возможность вашего удара по СССР безнадежной. Для этой цели мы и собрали так много ударных армий на юге России. Должен Вам сказать, что внезапность удалась Вам пол­ностью, и удар застал Сталина в опасный момент незаконченного собственно­го сосредоточения. Этим объясняются ваши первоначальные большие успехи. Я должен полностью признать заслуги ваших войск, однако с самого начала положение было таково, что войну, так, как вы ее вели, нельзя было выиг­рать. Мне известно, господин министр, что мое мнение было Вам доложено в свое время, и оно было причиной побудившей Вас отклонить меня. Об этом прошлом я не хочу больше говорить, но я хочу объяснить Вам: почему уже в году я пришел к убеждению, что войну вы не можете выиграть способа­ми, какими вы ее вели. Если и была возможна вообще решительная военная победа, то она могла бы быть достигнута только ударом всех немецких сил на Москву и Ленинград. Тогда мы сами должны были бы оставить юг. Но я сомневаюсь, что и это решение было бы окончательным. Сталин сам не верил, что немецкое командование надеялось одержать победу только с помощью своих войск. Он ожидал политической войны. В 1941 году, ранней осенью, Ста­лин созвал совещание всех командующих армиями и на этом совещании он вы­разил открыто свою радость по поводу политического провала немецкого руко­водства. Он открыто заявил, что его величайшей заботой является не успех немецкого наступления, а то, что немцы могут выступить с тезой националь­ного русского освобождения. Это должен он сделать невозможным, объявил Сталин. Тогда впервые, господин министр, Сталин развил мысли, которые с 1942 года привели к «Отечественной войне». Тогда именно он заговорил о национальных героях нашей истории. Его тезисы были так необычны, что при­сутствующими генералами они были приняты с большими колебаниями. В этот момент, господин министр, Германия потеряла свои главные шансы в России.

И тем не менее еще не поздно!»

Лицо Химмлера не выразило ни волнения, ни возмущения. Может быть впервые, записывает Альквен, открывался ему новый мир из личной беседы с одним из ведущих «унтерменшей».

«Господин министр», продолжал Власов, «я знаю, что и сегодня война может быть выиграна и закончена. Если я буду иметь возможность обладать ударной армией из моих соотечественников и с нею дойду до Москвы, то я смогу эту войну закончить по телефону, обратившись к моим товарищам, кото­рые дерутся на той стороне. Думаете ли Вы, что человек как Рокоссовский забыл о выбитых ему в тюрьме зубах? Эти мои товарищи и масса населения моей страны не могут после всего случившегося верить искренности немецких обещаний. Однако, если Освободительная Армия из русских, носителей нацио­нальной и свободной идеи, возникнет и придет, то идея восторжествует в массе русского народа, который, за исключением ограниченного числа связан­ных с властью людей, настроен в глубине сердца антибольшевистски. Тогда будет доказано этой массе, что национальное освобождение действительно возможно, и что Сталин и большевистская система не являются той силой, которой нужно подчиняться как судьбе.