КОГДА СМОЛКЛИ ВЫСТРЕЛЫ. — Ф. ДУДЕЦКИЙ

"Доброволец" » №28 » КОГДА СМОЛКЛИ ВЫСТРЕЛЫ. — Ф. ДУДЕЦКИЙ

КОГДА СМОЛКЛИ ВЫСТРЕЛЫ. — Ф. ДУДЕЦКИЙ

Большой транспортный пароход «Херсон» стоял уже на внешнем рейде. На нем, как говорится, яблоку негде упасть: все палу бы, трюмы, каюты — все забито людьми в темно — зеленых, потрепанных шинелях. На «Херсоне» — Дроздовцы. Тут же, в одной из кают, также набитой до отказа офицерами, в уголке примостился и сам начальник славной Дроздовской дивизии генерал Туркул, еще вчерашняя гроза красных. /Ген. Туркул последние дни Крыма был болен возвратным тифом, но командование дивизий не оставлял./

Глухо гудит транспорт тысячами голосов. Кто — то с кем — то перекликается, кто — то кого — то в густой человеческой массе разыскивает. Среди военных мелькают и лица женщин — это сестры милосердия, до последнего боя, последнего огня, разделившие судьбу белых воинов. Они с ними и дальше… А дальше что? Полная неизвестность…

Совсем ведь мало времени прошло, как Дроздовцы, покинув последнюю пядь родной земли, погрузились на транспорт.

Если хорошо присмотреться к молодым солдатским лицам, вряд ли можно на них заметить следы какой-либо особой подавленности, уныния, а тем более — отчаяния… Пройдет не более суток, исчезнут на всех лицах следы усталости от последних трудных боев, тяжелых маршей, — здоровый молодой сон восстановит их силы и бодрость и все они, на другой уже день будут кричать во всю молодую глотку громкое «ура» своему Главнокомандующему ген. Врангелю, объезжающему на катере транспорт. На катере его орлы — Дроздовцы. И прикажи он сейчас, Дрозды снова пойдут в бой: оружие ведь с ними, с ними сейчас и тот, кто их водил от победы к победе — ген. Туркул.

Вот он примостился в уголке тесной каюты. Вокруг него о чем — то говорят, над кем — то, или над чем — то шутят, смеются, вероятно, вспомнив что — то забавное, комическое. Это смешное вызывает довольную и веселую улыбку и на лице самого генерала, хотя ему, в данный момент, и не до смеха. Но таков уж характер и натура у боевого генерала: улыбку на его лице всегда можно было подметить даже в самые трудные минуты боевых «пертурбаций». Впрочем, хоть и улыбается чему-то сейчас генерал, но не особенно, кажется вникая в то, что говорится вокруг него. В самом деле, пожалуй, и не до смеха ему, в этой довольно странной обстановке, далекой от того, что предшествовало этому. Еще как будто вчера: бои, успехи, движение вперед, сначала во главе батальона, потом полка, а дальше разгром красных частей и поразительные дела и успехи Дроздовской дивизии… К как тогда верилось в окончательную победу над большевизмом вдруг — крах, конец. Как то не верится и сейчас и это почти невероятно после трехлетней героической неравной борьбы — смолкли выстрелы, утих огонь, не повторится больше грозному «ура» орлов — Дроздовцев.

Скачут мысли у генерала, проносятся картины недавнего, вот того, что было еще вчера: Отрада, воющие лавы буденовцев, потом Перекоп, замершие Сиваши, темные перекатывающиеся валы красной пехоты… Гремят выстрелы, строчат пулеметы, дрожит земля от тяжелых разрывов, а славные Дроздовцы в этом сокрушающем огне.

Навстречу колыхающимся темным валам красных — жиденькие цепочки Дроздовцев. Все втянулось в бой. В резерве только офицерская рота, да команда пеших разведчиков. Далеко уже цепи батальонов впереди. Вот поднялись, пошли в атаку на красных. Не безумие ли это? Реденькие цепи белых и темные, многочисленные валы красных. А разве раньше так не случалось? Не опрокидывала ли горсточка белых красную массу? Вот-вот сшибутся сейчас — Дроздовцы и красные, вот загремит грозное дроздовское «ура», мощное, сильное, от которого не устоять… Но что за наваждение? Тишина. Умолкли все выстрелы с обоих сторон. Дроздовское «ура» не прогремело. Что-то невероятное… Расступились, разошлись цепи красных, пропустили тех, кто только что воткнул штыки в землю… Этим закончилась одиннадцатая контр-атака батальона, вернее того, что от него осталось, потерявшего всех своих офицеров. Стрелки, вынеся в самом начале атаки тяжело раненого командира батальона, побежали к своим, разделить участь сдающихся.

Теперь, вот здесь, в этой каюте, на транспорте, едва — едва колышущимся на тихих волнах — все случившееся недавно вполне понятно, так реально и объяснимо… Конец белой борьбе… Нет, не конец, борьба будет продолжаться, ибо мы еще живы… А тогда? Что ж было тогда? — шевелится опять у генерала. Ну, конечно, бред, туман. Разве его в эти решительные минуты не охватила тифозная горячка, разве он, в том страшный для Дроздовцев час не стоял еле — еле на ногах?

И что же было дальше? Опять, как во сне: молчит артиллерия, в напряженном молчаливом ожидании офицерская рота и команда пеших разведчиков. А между тем, красные волны с жадным грозным воем двинулись всей массой дальше. Уже слышны крики победы — Даешь Крым, даешь Перекоп, смерть врангелевцам! За красной пехотой по замерзшему Сивашу уже двинулась красная кавалерия. – «Даешь золотопогонников!?» Конец?.. Нет, как — будто и рано. Беглый огонь артиллерии, дружные залпы офицерской роты и команды леших разведчиков… Замотались красные конники, приостановилась красная пехота.

Девятый вал не смел белых… Это еще не конец белым… – «Огонь, огонь». Потом сознание генерала исчезло… Густой туман и бред покрыл все» Вот и теперь: только шум голосов, топот ног на палубе… Не гремят больше выстрелы, не строчат больше пулеметы, не гремит артиллерия… Замолчало, очевидно, надолго грозное, наводившее страх на красных, могучее «ура». Кончена борьба. Нет уже ни белых, ни»красных… Впрочем, и это неправда: остались и белые и красные. Борьба не кончена совсем, раз не убита воля и желание для продолжения ее…

Плывут, наскакивая одна на другую, путаются мысли… Белые — красные. Где грани между ними?.. Разве не было в продолжение всей борьбы, что вчерашние красные становились самыми настоящими белыми, попадая в их ряды? И шли и сражались в белых рядах до конца… А кто — то словно нашептывает генералу: «А видение Сиваша? А воткнутые в землю штыки? А сдавшийся батальон дроздовцев?». Нет и это не доказательство… А двое суток в стужу, на марше, без огня, без отдыха и при этом ни одного перебежавшего к красным.

И как бы в подтверждении этим мыслям, предстал в этот момент, словно откуда то вырос, его шофер. Тут пришлось боевому генералу услышать от него то, о чем раньше и не подумалось ему… В этом шофере, суровом и немолодом уже парне, смело вывозившего генерала из самого отчаянного огня, трудно было бы признать большевика, а он, кроме того, как оказывается, еще и матрос — механик. Вот только — сейчас все это узналось. А дальнейшее, что пришлось услышать генералу, еще удивитёльней и поразительней.

Только подумать, с чем сейчас заявился шофер к своему белому — генералу? Он решился остаться в Крыму, а сейчас пришел просить разрешение на это. «Странно», думает генерал. «Есть, ведь, приказ самого генерала Врангеля всем желающим остаться и свободно покинуть транспорта. Какое ж, э тут позволение и разрешение?»

И тут снова уже почти шепотом новое признание, что он сам большевик и от большевиков ему ничего плохого не будет, т.к. он, будучи в красной армии, возил красных комиссаров. И опять путается в голове генерала: белые — красные… Где грани? Большевизм — это только налет, нарыв… Временное, больное… А вот, кажется, что у этого большевика и слёзы на глазах? Что его, вот сейчас, может так волновать, когда он готов оставить палубу парохода, с уплывающими в неизвестную даль белыми.

Пережитое с Дроздовцами? Их отчаянная, безумная храбрость настоящих солдат, их героичность, презрение к смерти? Может быть, и в самом деле, на их стороне правда и они бились за что — то лучшее, не свое, за лучшую жизнь всего русского народа?

Непонятно, непонятно — просится в голове генерала и что-то обыкновенное, простое, солдатское продолжает волновать его. Он от всего русского сердца благодарит своего бывшего шофера, этого, немного странного «большевика» за его солдатскую верность и честность. А уж последние слова белого генерала, обращенные к этому «бело — красному» матросу — большевику, совсем, как — будто, вывели последнего из душевного равновесия:

«Спасибо, и не вспоминай нас, белых, лихом!»

У этого сурового большевика — матроса, в этот момент нет слов, чтобы выразить свои чувства и к белым, и к Дроздовцам, и вот к этому белому генералу, который не особенно то любил церемониться с большевиками — коммунистами, а теперь, без никаких, отпускающего и его на все четыре стороны. У него нашлось только одно, и это он сказал — с восхищением:

«Ну и дивизия! Выгружайтесь, и я опять с вами!»

Ушел. Через весьма короткое время, отчалившая от борта «Херсона» лодка, уносила к родному берегу и того, кто считал себя большевиком.

На другой день корабли уносили белых в неизвестную даль. Постепенно и незаметно исчезали и таяли очертание родных берегов.

Прощай Севастополь, прощай Россия!

А в сердцах почти у каждого стучит: прощай, но не навсегда, а до скорой встречи…

Ф. ДУДЕЦКИЙ

Оцените статью! Нам важно ваше мнение