ДОБРОВОЛЕЦ

(Оборона Севастополя 1854 — 1855 г. г.)

Прошло сто лет, как писалась кровью наших славных предков одна из чудеснейших поэм — эпопей нашей истории «Оборона Севастополя». Чем-то, поистине, легендарным веет от этой эпопеи, возвышающей душу, умиляющей ее своими образами, своим непередаваемым настроением, которое, сообщаясь нам, заставляет задуматься о том, — разве не деды теперешних внуков сотворили «Оборону Севастополя»? И хотя «вспрыснута» многим внукам ядовитая «сыворотка», но разве, в конце концов, не съест её хорошая дедовская кровь?… Ненапрасно выделывалась она веками!…

Нельзя без глубокого волнения просматривать эти пожелтевшие страницы мемуаров защитников Севастополя, отрывки которых мы помещает ниже. Читая их в наше страшное и безотрадное время, будем черпать в них веру в Россию, в наш народ и в себя:

«Третий бастион дышал последним огнем своим… Против разбитого ору­дия, с оторванной ногой, лежал молодой мичман и умирающим голосом взывал: «держитесь братцы»! Его отец, старик — капитан, с остатками оторванной руки нагнулся над юношей, осенил его крестным знамением: «Богу, Отечеству и Царю отдаю тебя!» — произнес он покорно и, завидев вдали солдат, несущих снаряды, гаркнул мощным голосом: «Снарядов сюда!…»

Корнилов, смертельно раненый, собрав последние усилия, сказал: «Отстаивайте Севастополь… Скажите всем, как приятно умирать с чистой совестью. Благослови, Господи, Россию и Государя, спаси Севастополь и флот!»

Неустрашимость защитников Севастополя не знала пределов: приходи­лось не поощрять людей, а удерживать их от излишней храбрости и явного презрения к смерти. В результате адмирал Нахимов отдал свой знаменитый приказ, где запрещал «лишним людям быть на бастионах — на открытых мес­тах при огне с неприятельских батарей»…

«Эх, строг Павел Степанович, сердешный!» — недовольно пошептывали матросы: «а сам, небось, так и торчит на бастионах»!…

Адмирал Истомин, убитый на 5-м месяце осады, не раздевался для сна и на слова убеждавши его отдохнуть — отвечал: «Я и так незаконно живу на свете — мне следовало погибнуть еще в первое бомбардирование, а теперь живу все равно не в зачёт.»

Знаменитый 4-й, «смертный», бастион неприятель совершенно разворо­тил. Солдаты считали невозможным исправить его. Но явился Нахимов. «Это что, ребята, или в шесть месяцев не выучились строиться?», спросил он серьезно.

«Сейчас построимся, Ваше Превосходительство!» — вскрикнули солдаты, и к утру бастион был возобновлен. Так возрождались бастионы из праха, и, как всегда, расхаживали по ним «наши радетели солдатские»: Нахимов, Хрулев, Тотлебен, Панфилов и прочие отцы — командиры…

В третью «штурму» 25 мая бригада французов ринулась на Камчатский люнет, где её встретил полубатальон полтавцев во главе с Нахимовым, как всегда в адмиральских эполетах и с Георгием на шее. Натиском полтавцы были раздавлены и Нахимов оказался в плену. Как сорвавшиеся с цепи, горсть матросов с воплем бросилась в густую толпу врагов, банниками и ганшпугами разбила, разметала их и выручила своего адмирала. После третьей бомбардировки, когда город обстреливался из тысячи орудий, а мы отвечали сотнями, когда у нас было 42.000 человек, а у не­приятеля 200.000, и последний все-таки ничего не сделал, кн. Горчаков, тогда главнокомандующий, приехал со штабом на Малахов курган. Он был мра­чен, безмолвен. Как будто говоря про себя, взглянул на усача — мушкетера. «Много ли Вас осталось?»

«На две штурмы хватит, ваше сиятельство,» — спокойно ответил усач, «Бомба, берегись!» — крикнул сигнальщик 3-го бастиона во время страш­ной канонады 4-го бомбардирования 5-го июня. Два солдата кидаются к гене­рал-адъютанту кн. Урусову, слегка сбивают его с ног и лежачего покрывают собой. Бомбу разорвало. Осколком пришибло солдата, а генерал невредим. «И таких примеров много», читаем в мемуарах одного из современников.

Лейтенант Бирюлев, отличившийся замечательной отвагой, преследуя неприятеля не заметил, как, в расстоянии только нескольких шагов, в него прицелилось несколько неприятельских солдат, матрос Шевченко быстро вы­бежал вперед и собственной грудью прикрыл Бирюлева. Грянули выстрелы и Шевченко пал, защищая своего офицера.

В четвёртый штурм французы захватили батарею Жерве, ворвались в Корабельную сторону, рассыпались и засели в долинах… Малахову кургану и 3-му бастиону грозило нападение с тылу, оборонительная наша линия бы­ла разрезана на части. Тучи снарядов с соседних бастионов летели на ба­тарею Жерве и громили домики, занятые французами, но силы их росли… К батарее прилетел верхом Хрулев. Увидя отступающих полтавцев, он вздрог­нул: «Стой! Дивизия идет вам на помощь!», крикнул он. «Навались, ребята — дивизия идет», громко ободряли друг друга солдаты. Хрулев ускакал, обозрелся — нигде нет никакого подобия дивизии! Но вдали тянулась горсть муш­кетеров, возвращающихся с работ. Хрулев подлетел к ним. «Благодетели, ра­детели, помогите! За мной!» Слова любимого генерала ударили в солдатское сердце: живо бросили свои кирки, мотыги, мешки усталая рота, ружья из-за плеча — вперед! и бегом пустилась за Хрулевым, с капитаном Островским во главе.

«Дивизия пришла!» подскакав, крикнул полтавцам генерал. Он не ошиб­ся. 5-ая рота Севского полка лезла на батарею с отвагой целой дивизии. Капитан Островский кинулся первый в толпу врагов. Рота ударила. «Что про­изошло, читаем в мемуарах, — описать трудно. Рота ударила громом, но без вопля и крика совершилась расправа над врагом… Так иногда струя урагана, чуть свистя, ворвется в трущобу лесную: затрепещут могучие дубы всеми листьями своими, тонко заскрипят крепкими сучьями, глухо лопаются под землей мочки и корневища, и свернутые шипящим вихрем урагана трещат и валятся богатыри лесные… Таким ураганом прошла по батарее 5-ая рота… Французы бежали… На Карабельную! ревнул могучий голос Хрулева. Француз в домах засел! и ураган повернул на Карабельную… Домишки затрещали, кры­ши сбрасывали, засевших гостей били, чем попало.»

«Кричи — пардон! и нишкни!» — увещевали солдаты и десятками забирали пленных. Штурм окончился… Неприятель по всему фронту отступил. От Кара­ульной тянулась команда оборванных и пораненных людей. Впереди на ружь­ях четыре человека несли тело капитана, покрытое солдатской шинелью. За ним солдаты, и — опять тело, теперь уже фельдфебеля. Весь Севастополь вышел навстречу этим людям. Все отдавали честь и плакали. Женщины кланя­лись в землю. Дети крестились и с изумлением спрашивали: «кто эти дяди?»

«Эти «дяденьки» была возвращающаяся с боя 5-ая рота Севского полка со своим сраженным капитаном Островским. А число ей было — 33 человека. Остальные легли по завету… Царство им небесное!..

Но вот еще пример этого удивительного по простоте духа. «В разгар канонады, пишет один из защитников Севастополя, когда несколько начальников и штабных спешили на Малахов курган, встретился им селенгинский солдатик /Селенгинский полк/ с каким-то узлом в руках, как будто торопясь от опасности. Его остановили: «Ты куда?» — «Майора хоронить бегу, батальон приказал, Ваше Превосходительство! «, отвечал он, едва останавливаясь.

«Какого майора? — А вот этого — нашего и раскрыв окровавленный узел: оторванная рука, сердце с внутренностями истерзанными и несколько пуговиц — вот все, что осталось от майора, разорванного ядром.»

Начальники изумились, а солдат проговорил: «некогда-с, надо похоронить и назад поспеть — там люди очинно-с нужны!» и побежал к соборной ограде.

Высокая почесть герою: стоящий в огне батальон посылает из огня нуж­ного человека — хоронить драгоценные останки своего любезного начальника.

А первая наша сестра милосердия — Дарья Александровна!.. Матросская дочка, круглая сирота, девица Дарья!.. Перебивалась кое-как сиротка, впо­следствии самая близкая родня каждому моряку и солдату. Все для нее были «братцы и побратимы любезные.» И хорошо жилось сиротке. Берегли её усачи «храбрые дядюшки». Но вдруг пришла весть о высадке союзников. И махнула Дарья рукой на избенку свою, продала всю рухлядь, купила коняку татар­скую да боченок спирта. Добыла у «дядюшек» белую фуражку, сапоги да муж­скую одежду, наготовила бинтов, да корпии, да лазаретных снадобий и всю аптеку эту навьючила на коня своего. И вот за отрядом моряков, спешащих на Альму, плетется на кляченке верхом Даша.

«Вишь, какая морская кавалерия в арьергарде!» — шутили попутные пехо­тинцы. Но когда, день спустя, разгорелась и вошла в силу битва и заигра­ла ядрами, картечью да пулями по рукам, ногам и головам, и когда, кого повели, а кто и сам ползком приполз, кровью истекающий, за вторую линию и когда там живо заприметили у кустика мальчишку в фуражке белой и его кляченку худую — и всё поковыляло разбитое и ползло к нему, к этой «морской коннице.»

А в армии еще не знали, кто этот мальчишка. Засучив руки по локоть, на коленах стоя, проворный мальчишка обмывал горячие раны, нацеживал чарку вина из боченка и подносил к запекшимся устам страдальцев, обнажал и перевязывал кому грудь, кому ногу пораненную, внимательно и небрезгли­во, как настоящий фельдшер. И только, истомясь, откидывал свою прекрасную голову, чтобы вздохнуть вольнее.

«Изумленно глядели на него перевязанные усачи, угадывали что-то де­вичье в этой головке детской. Видели усталые опущенные белые руки и взды­мающуюся под сорочкой высокую грудь — и, припоминаючи, кто свою сестру, кто жену или мать родную, крестясь пошептывали: «Это же Ангел слетел сюда от престола Господня»! — «И, конечно, заключает современник, — сам Бог вну­шил сироте ангельский подвиг. В грохоте пальбы, в треске оружия, в воп­лях сражающихся, прекрасная душа воздвигла алтарь Божественного милосер­дия и утешения. Здесь она открыла свое простое любящее сердце скорби всей России и приняла печаль всех жен, матерей и сестер бойцов постра­давших за отечество. Всю осаду провела Даша первой сестрой, за что царь прислал ей медаль, а царица — золотой крест с надписью «Севастополь».

Наконец, и дети не отставали от взрослых. Они, навещая своих отцов — матросов, помогали им в самом разгаре боя — то воду таскали, то подавали снаряды. А на 1-ом бастионе долго служили два мальчика — один 14 лет, а другой 6-ти лет. Старшему оторвало потом две ноги, а младший до конца осады был цел и невредим. На батарее 5-го бастиона прославился десятилет­ний Николка Пищенко. Когда отца его убили, он стал у орудия и отличился стрельбой. По общему приговору батареи его наградили Георгиевским крестом.

Надолго оставит в России великие следы эта эпопея Севастополя ко­торой героем был народ русский. Будем помнить, что он, народ, плоть от плоти и кровь от крови защитников Севастополя, чудо-богатырей Суворова, а еще раньше — устроителей земли своей в «Смутное время», подобно нынешнему. «Благодетелями и радетелями-помощниками» в деле спасения Родины в глазах Нахимова, Корнилова и Хрулева были солдаты — народ…

И этого, может быть, самого главного, что оставил нам севастополь­ский великий дух, этого нельзя, абсолютно нельзя забывать, ибо без этих «радетелей», конечно, Родина наша не встанет. Но, кто может сомне­ваться в том, что внук, правнук солдата 5-ой роты Севского полка, в кон­це концов, не вспомнит подвигов своих предков и «ураганом» не сметет «зелье», что выросло на родимых полях»?…

Выдержки из ст. Н. Притисского, из журнала «Перезвоны» № 33 Н.ЗИЧЕНКО