ДОБРОВОЛЕЦ

Широко праздновал последнюю русскую масленицу Петроград. В кружев­ной вуали снега пролетали, гремя бубенцами, тройки и сани. Сверкающей радостью переливался снеговой серпантин от «бенгальских огней», зажженных у Народного Дома, где крутились карусели и веселился, несмотря на войну, у «американских» гор народ.

Город закутил. Доставали запрещенные напитки и пили их жадно, запивая темноватые «военные» блины и какую-то смутную, нарастающую на душе, тревогу. И не заметили в масленичном угаре, как разыгравшейся не на шут­ку метелицей прошагал призрак со страшными провалами глаз. Встретившиеся с ним спросили – «кто это?»… Просто маскарадное пугало, — решило большин­ство, Голод — сказали другие. Нет, хуже, настаивали более прозорливые,- это антихрист за душой России.»

Им не поверили. Решили, что на масленицу может приключиться любое наваждение. А буран усиливался и, прячась в разбушевавшейся стихии, бро­дил по городу жуткий призрак, злобно ощупывал глазами его красоту и, порой разражался торжествующим, нечеловеческим хохотом. Услышав его, над­рывно заголосила в дымоходах вьюга, отпевая Питер, отпевая Россию…

Через несколько дней Петроград был запружен галдящей толпой. Он кипел, как и вся Россия, выбрасывая на поверхность накипь. Неизвестно откуда взявшиеся речистые субъекты сновали повсюду, где скоплялся народ. Они вскарабкивались на пьедесталы памятников, ограды, тумбы и пролетки извозчиков. Их истерические голоса раздавались повсюду. Когда оратор входил в экстаз, брал высокую ноту, лошади пряли ушами, а извозчик под­мигивал толпе.

До большинства слушающих смысл витиеватых речей не доходил, но на­роду нравилось смотреть, как наливается кровью и брызгает слюной оратор. А еще веселее было глазеть, когда два, взобравшись на одну трибуну, ста­рались перекричать друг друга. «Старательные», одобрительно сказала ста­рушка, крепко прижавшая к груди допотопный ридикюль, чтобы его не выдер­нули в толпе жулики. «Чем они торгуют?» — обратилась она к стоящим рядом, — «я что-то не разберу»…

«Землей, тетенька»! — ответил один.

«Свободой»! — ответил другой.

«Россией они торгуют! Россией»!

раздался скорбный голос с третьей стороны. От этого голоса, вздрог­нув, шарахнулась толпа. Старушка, часто крестясь, оседала на ослабевшие ноги.

***

Стосемидесятимиллионная Русь, вынося на своих плечах все тяготы войны, хотя и кряхтела, но не роптала и уповала на Бога.

Оторванные на долгие годы от своего дома, семьи и земли, русские воины потели и мерзли в окопах, кормили вшей и вынашивали в себе нена­висть к внешнему врагу, напавшему на Россию. Чем длиннее были передышки между боями и ослабевало напряжение, тем острей ощущалось солдатами тос­ка по дому и яростней кипело в груди. Все это перло из души, чтобы вы­литься в отчаянном бою — все смести или быть сметенным, успокоенным наве­ки.

«Долой войну», — расчетливо орошенное революционерами в гущу истом­ленных войною людей, отдаляло от солдат смерть, приближало дом, родную землю, по которой истосковались, державшие винтовку руки. Реакция на эти слова была очень сильна, но не настолько, чтобы русский солдат сразу вот­кнул свой штык в землю. Нося крест на шее и Бога в душе, солдат свято чтил присягу.

В то время, когда часть придворной аристократии старательно расша­тывала устои трона, а политики из дворян надсаживаясь рождали революцию, народ втягивался в революцию трудно. Партийные агитаторы всех направле­ний приманивали его и раскачивали, разъяряли, как выманивают из берлоги медведя, выводили его из естественного покоя.